«Покаянные дни» Олега Радзинского Оставить комментарий

Автор: Александр Смолянский

А давайте сделаю доброе дело и посоветую хорошую книгу — «Покаянные дни» Олега Радзинского.

Иноагента, между прочим. И издал ее иноагент Борис Акунин.

Как раз позавчера автор вместе с Максимом Курниковым представлял книгу в Берлине.

Возможно, я что-то пропустил, но для меня это оказался первый большой роман о нынешней войне и о современной России, ведущей войну.

Книга открывается благодарностью Б. Гребенщикову, подсказавшему автору название книги. Поэтому меня не удивил аквариум на обложке.

Хотя, вероятно, этот треснувший аквариум — в первую очередь метафора спокойной жизни образованных столичных обывателей — жизни, которая в одночасье стала у них разваливаться. 

А возможно, имелся в виду и суворовский Аквариум, который разросся до масштабов страны.

Сюжет описывать не стану, чтобы не портить вам удовольствие, но сразу скажу — это действительно хорошая русская проза.

Написано легко, без нарочитой усложнённости. Такое отсутствие претенциозности может себе позволить только уверенный в себе автор.

Что еще сразу бросается в глаза — намеренное нежелание автора скрывать преемственность книги в отношении классической русской литературы.

Я даже не столько про бунинское название книги и отдельных глав (две сестры, война за мир, наступление и наказание), сколько про родство более глубинное.

Одна из героинь, Далецкая — инвалид, карлица. В этом сразу угадывается травестированный образ набившего оскомину «маленького человека». Другая героиня, вечно ищущая себя Ася, напоминает Катюшу Маслову из «Воскресенья» — и образ жизни у нее похожий, и переживает она в итоге просветление на манер толстовской героини. Есть и многое другое, но не хочу спойлерить.

Важно, что образ Далецкой, которая пытается изменить мир вокруг себя так, чтобы ей в нем было легко и удобно, в первую очередь прочитывается как метафора России.

Намеренно не написал «современной России», потому что, на мой взгляд, типологические черты России не меняются уже много столетий.

Черты эти, как давно известно, — следствие российской недохристианизированности, следствие ее избыточной территории, вступающей в противоречие с немногочисленностью населения (все-таки страна по населению меньше Бангладеш и Нигерии) и плохим климатом, когда огромные пространства оказываются не пригодны для нормальной жизни. А защищать эти пространства все равно надо. Вот и воспроизводятся веками одно и то же — вертикаль власти, жандарм Европы и собственного населения.

И, кажется, некоторые герои книги догадываются: то, что происходит сейчас в России, это не досадное недоразумение, а нормальная, традиционная форма ее многовекового существования, когда попытки реформ до обидного быстро заканчиваются возвратом к нормальности.

И как ни печально это может быть Олегу Радзинскому, руководителю благородной организации «Настоящая Россия», похоже, что «настоящая Россия» — это Россия опричнины, Гулага, Бучи, Путина и прочих Аракчеевых и Бенкендорфов, а не Пушкина, писавшего жене письма на французском (которого настоящая Россия ни тогда, ни сегодня не знала), Достоевского (который, похоже, загадочную русскую душу выдумал, не умея объяснить, почему так много носителей этой души ведут себя таким образом) или Толстого — он вообще по масштабам больше своей родины.

Так вот, о карлице Далецкой, как метафоре России.

Дело не в том, что она маленькая (меньше Бангладеш), а в том, что она злая, циничная, считающая, что ей все должны, что судьба ее обделила — и она эту несправедливость все время пытается исправить и за ценой не постоит. Так про нее и написано:

Далецкая людям ничего не была должна: люди для нее никогда ничего не делали. И она для них ничего делать не собиралась: ей о себе заботиться нужно, больше—то о ней заботиться некому.

И то, что не одна Далецкая, а большинство героев книги так надувают щеки, считают себя выше других, считают себя особыми и избранными – это ведь тоже про Россию.

В книге много точных метафор и неожиданных параллелей:

жизнь — в первый раз на его памяти — была новее искусства.

В чужой толпе легче, чем в своей: не знаешь, что вокруг говорят, и думаешь о людях лучше, чем они есть. Незнание — сила.

Хачапури съежился — то ли от холода, то ли от обиды, что его не едят.

Одна из героинь книги преподает во ВГИКе немое кино. 

Я немое кино люблю и мыслями по этому поводу всегда интересуюсь. И хотя про звук в кино стали размышлять еще сто лет назад, но именно то, что сходные мысли вложены в уста не слишком глубокой, но неизменно «ищущей себя» героини, меня заинтересовало.

Вот, хотя бы это:

Переведите любую фотографию, любой кадр в монохром, и черно—белый формат сразу создает концепцию из любой случайности, любой ерунды. Пусть в кадре хоть грязная тарелка с остатками еды, но в черно—белом — это эстетическое высказывание, а в цвете — бытовая деталь. Черно—белое смотрится серьезнее цветного — один из секретов немого кино.

Черно-белое — мир без однозначности. Мир без цвета, за которым прячется интерпретация

В книге много секса – подробного и откровенного. Однако подается он с какой—то целомудренной сдержанностью, почти как в русском варианте «Лолиты». И, конечно же, со столь свойственным русской литературе самокопанием его участников.

Например, так:

Я ее ноги знаю, как свои. Мы с ней раньше… ничего серьезного — для удовольствия, попробовать. У меня с женщинами всегда чистое удовольствие, с ними я не ожидаю отношений: ожидаю ощущений. А с мужчинами задача привязать, доказать свою нужность. Словно я боюсь, что сама по себе не нужна.

Отдельно хочу сказать про сдержанный, немного сардонический юмор автора.

Оцените:

Нам было мало жить, нам было нужно рефлексировать по поводу жизни. Осознавать скрытые смыслы, которых в ней вовсе не было; жизнь как метафора. А затем воспроизводить ее на бумаге, на экране, на полотне. Жизни было недостаточно: ее нужно было улучшить, сделать интереснее, объемнее, значимее, и тем самым придать значимость себе. Это называлось творчество.

Словом, рекомендую к прочтению. Не пожалеете.